Сегодня я видел ужасное
Сегодня я видел ужасное. Я видел как боль причинялась во имя блага, под видом добродетели и добрых намерений, даже из чувства ответственности и долга.
Мы с женой сидели в кафе и стали невольными свидетелями микро-драмы, которая разыгрывалась за соседним столиком. Добродетельный молодой человек пытался убедиться, что девушка, которую он бросил, достаточно счастлива.
Из контекста — а я всегда подслушиваю очень внимательно — я понял, что он давно, уже несколько месяцев назад решил расстаться, но чтобы ей было не так больно, придумал отрезать ей хвост по частям. Он снова и снова говорил ей, что ему “грустно видеть, что она не до конца счастлива”, опять спрашивал, непонятно, какой ответ надеясь услышать, что ей нужно, “чтобы она получила то, что хочет”?
Несчастная девушка держалась очень мужественно и довольно долго стойко выдерживала эти бессмысленные, ему одному нужные, мучения. Говорила о своих чувствах и мыслях, пыталась играть в его жестокую игру, только местами то тут, то там разбрасывая подсказки, говоря, “если бы не было расставания”, “жить вместе”, “если бы я системно не получала то, что хочу, мы бы тут с тобой не сидели”. Она не могла есть (по очевидным для меня причинам) и пила только воду, возможно подозревая, сколько влаги ей предстоит потерять совсем скоро. Она не выдержала на “хочешь сесть рядом со мной”? Черт возьми, конечно, хочу! Разумеется, я хочу сесть с тобой рядом! Как же ты, такой умный и рассудительный, со всеми твоими “инсайтами” и “гипотезами” не можешь разглядеть и понять, что я хочу сидеть с тобой рядом, идти с тобой рядом, спать с тобой рядом, быть с тобой рядом. Что я прихожу на все эти встречи, которые ты в трепетной заботе обо мне никак не перестанешь назначать, с одной только мыслью и надеждой, что вот сегодня, именно в этот раз ты скажешь мне, как сильно соскучился и как хочешь, чтобы все было, как раньше. И даже теперь, рыдая в голос в твоих объятиях, понимая, хорошо понимая, слишком хорошо понимая, что это только объятия жалости, я все-таки так счастлива и так рада, что ты наклоняешь ко мне свое лицо, что я снова чувствую твой запах, что ты целуешь меня, успокаивая. И я продолжаю плакать уже от смеси восторга долгожданной близости и горечи, боли, отчаяния и непонимания, почему, боже, ну почему же так не может быть дальше?
Парню было непросто. С самого начала, еще до ее появления, он привлек мое внимание возбужденностью своих слегка подведенных глаз, судорожностью движений покрытых татуировками с греческими амазонками рук. В том, как он теребил телефон, в том, как, поглядывая на улицу, пил кофе из стаканчика, сквозила важность и трепетность этого момента для него. Он искренне верил, что делает доброе дело, что продолжает свою заботу, что убеждается в том, что у нее есть достаточная опора, прежде чем выбить табуретку у нее из под ног. Он исполнял долг так, как видел его, и в этой ответственности и внимательности были зачатки мужественности, которые заслуживают уважения. Но всякий раз, когда мы делаем выбор, мы меняем жизни других и мы должны быть готовы принять последствия этих перемен. Ответственность не в том, чтобы безболезненно все разрулить — это фантастика, иллюзия мальчика, который считает, что мир поддается его контролю и можно не замечать или избежать последствий своих поступков. Но в том, чтобы принять их, как бы неприятны они ни были, какими бы мы ни выглядели после этого в своих и чужих глазах, как ни печально и трудно нам осознавать ту боль, причиной которой мы стали.
Я не знал, как мне поступить. Я не хотел, не считал себя вправе вмешаться в эту дурацкую мучительную глупость, которая разворачивалась за соседним столиком. Передо мной сидела моя жена, ей нужно было мое внимание и даже то, что я так много заметил из того, что творилось слева, делает меня немного виноватым перед той, что была напротив. Я хотел сказать что-то, пусть не прямо, а вскользь, но так, чтобы они услышали. Хотел придумать способ донести до парня, что он своими временными пониманием и заботой сейчас, когда он забрал их у нее на постоянной основе, делает ей только еще больнее и бесконечно оттягивает тот момент, когда она сможет отпустить его и позволить кому-то другому заботиться о ней и понимать ее.
Я оставил их наедине с их собственной истиной. Возможно, я мог бы избавить ее от страданий и помочь ему что-то понять, но теперь все останется как есть. Что ж, придется с этим смириться.